Эта проповедь человечности, этот призыв к знанию были чем-то неслыханным во флоте в те времена. Чем-то хорошим и бодрящим веяло от этих
речей капитана, и служба принимала в глазах молодых людей более широкий, осмысленный характер, чуждый всякого угнетения и произвола.
У Володи и у большинства молодых людей восторженно сияли лица и горячей бились сердца… Эта
речь капитана, призывающая к гуманности в те времена, когда еще во флоте телесные наказания были во всеобщем употреблении, отвечала лучшим и благороднейшим стремлениям молодых моряков, и они глядели на этого доброго и благородного человека восторженными глазами, душевно приподнятые и умиленные.
Неточные совпадения
— „Что ж ты опять врешь! — говорит капитан-исправник, скрепивши
речь кое-каким крепким словцом.
Выслушав мысленно такое заявление,
капитан Гоп держал, мысленно же, следующую
речь: «Отправляйтесь куда хотите, мой птенчик.
Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину
капитану, и с этим словом обратился было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною
речь.
Японцы уехали с обещанием вечером привезти ответ губернатора о месте. «Стало быть, о прежнем, то есть об отъезде, уже нет и
речи», — сказали они, уезжая, и стали отирать себе рот, как будто стирая прежние слова. А мы начали толковать о предстоящих переменах в нашем плане. Я еще, до отъезда их, не утерпел и вышел на палубу.
Капитан распоряжался привязкой парусов. «Напрасно, — сказал я, — велите опять отвязывать, не пойдем».
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря на него в упор с видом решившегося полететь с горы, и в то же время губами как бы и улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым, твердым шепотом,
речь уже не срывалась более.
Вечером у них собралось довольно большое общество, и все больше старые военные генералы, за исключением одного только молодого
капитана, который тем не менее, однако, больше всех говорил и явно приготовлялся владеть всей беседой.
Речь зашла о деле Петрашевского, составлявшем тогда предмет разговора всего петербургского общества. Молодой
капитан по этому поводу стал высказывать самые яркие и сильные мысли.
Прадед мой, штабс-капитан Прокофий Гадюк, будучи в пьяном виде, изменные
речи говорил, а сын его, Артамон, не только о сем не умолчал, но, с представлением ясных отцовой измены доказательств, донес по начальству.
— Что же, этого адмирала отдали под суд, Василий Федорович? — воскликнул Ашанин, слушавший — весь внимание —
речь своего любимца-капитана.
После минуты общего молчания, в котором чувствовалось сильное впечатление, произведенное на большую часть офицеров этой
речью,
капитан неожиданно прибавил...
Потом зашла
речь о новом начальнике эскадры, и
капитан сказал, что эскадра должна радоваться такому назначению, так как Корнев — один из тех редких начальников, которые беззаветно преданы своему делу и вносят в него дух живой.
Капитан оборвал на полуслове
речь и дернул ручку машинного телеграфа. Машина вдруг застопорила… Вблизи раздался звук колокола. На «Коршуне» зазвонили сильней.
И все пассажиры показались Никите Федорычу такими хорошими и добрыми, а
речи их такими разумными, что он то́тчас же со всеми перезнакомился и до такой степени стал весел и разговорчив, что и пассажиры про него то же самое подумали, что и
капитан с богатырем рабочим.
Милица едва докончила свою
речь, задохнувшись от волнения. И вдруг, взглянув на внимательно слушавшего ее
капитана, рухнула перед ним на колени.
Капитан, смущенный этим восклицанием, остановился было среди своей
речи, но, тотчас оправившись, продолжал...